Контакты
Происхождение Екатерины Первой
“При Петре она светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницей… вьющееся растение достигало высоты, благодаря только великану лесов, около которого обвивалось; великан сражен — и слабое растение разостлалось по земле”. (Соловьев, XVIII, 279).
В “ФИНЛЯНДСКОЙ Газете”, от 25-го апреля (8 мая) 1900 года, в № 49, появилась заметка о “сохранившейся в университетской библиотеке, в Упсале, родословной Екатерины I, супруги Петра Великого”. Эти документы Упсальской библиотеки, переведенные с шведского на русский язык и доставленные нам с правом напечатания (Н. Н. Асмусом), относятся к 1725 году, т. е. году восшествия на престол Екатерины I. В виду интереса, представляемого этими документами, мы считаем нелишним вернуться к старому и уже оставленному вопросу о происхождении первой русской императрицы.
Вопрос этот, как известно, возбудил немало всяких толков и догадок за границей и в самой России. Возведение в сан русской царицы неродовитой пленницы, самые условия ее плена служили поводом к ропоту в русском народе и к неблагоприятным слухам. Бессильны были против них все [57] запрещения, царские указы и розыски Тайной канцелярии и даже угрозы смертной казнью “злодеям, обличенным” в непристойных и противных словах… против персоны ее императорского величества и их величества высокой фамилии. Строгие, принимаемые меры только усиливали толки и еще более сгущали мрак, окружавший прошлое второй супруги Петра; но тайна была внезапно обнаружена, едва ли не в самый неудобный момент для Екатерины.
В мае 1721 года, после длинного ряда блестящих побед и по окончании трудной, долголетней Северной войны, Петр отправился в Ригу со своей супругой. Она являлась вместе с ним на всех выходах, церемониях, смотрах, празднествах и пирах, окруженная царским великолепием, представлявшим резкий контраст с простотой одежды и всей обстановки Петра. В этот момент наибольшего величия и счастья Екатерины Алексеевны, ко двору неожиданно явилась крепостная крестьянка Христина Сковорощанка, которая “показала”, что она сестра ее величества, и просила свидания.
Неизвестно, какой прием встретила Христина у императрицы, но из писем рижского генерал-губернатора князя Репнина мы знаем только, что “та женка была у ее величества и паки отпущена в свой дом” с пожалованием двадцати червонных. Со следующего 1722 года начинаются поиски родственников императрицы в Лифляндии; но, по-видимому, Петр не имел намерения приблизить их ко двору и не желал огласки. Прежде всех отыскан в деревне Догабен Карл Сковороцкий, брат Христины, но взят “под крепкий караул” и в 1723 году отправлен в Москву к кабинет-секретарю Макарову, и велено было “иметь его под присмотром с детьми”.
Только в 1725 году, при воцарении Екатерины I, французский посланник Кампредон в донесении своему двору от 16 октября сообщает, в виде новости, что “ходят темные слухи о прибытии в русскую столицу с семейством одного из братьев царицы”, и пишет между прочим: «Это, кажется, человек очень низкого происхождения и грубого нрава. Если то, что я слышал, справедливо, то надо думать, что люди, посоветовавшие царице призвать этих родственников в Петербург, не очень-то заботятся о прочности ее правительства».
Но ни это, ни даже последующие, более основательные поводы к неудовольствию не могли поколебать могущества женщины, игравшей такую первенствующую роль в жизни Петра Великого и заслужившей его глубокую привязанность. Обаяние гениальной личности преобразователя было еще всесильно в России; гроб, заключавший останки Петра, накрытый императорской мантией, долго стоял под балдахином, среди Петропавловской церкви, “на нарочно уготованном троне”, напоминая о нем свидетелям его славы и блестящих подвигов. Прошли годы, прежде чем его предали земле.
К тому же Екатерина, провозглашенная императрицей сподвижниками Петра I, не имела никакого основания бояться за прочность своего престола и в данном случае несомненно действовала по собственному усмотрению.
Из донесений саксонского резидента Лефорта, конца 1725 года, видно, что Карл Самуилович Сковороцкий с детьми, в первое время по приезде в Петербург, жил инкогнито в доме Монса, а по другим известиям в Сарской мызе. Из его детей только старшая дочь Софья Карловна была тогда взята ко двору и возведена в звание фрейлины .
Вообще, со стороны первой императрицы не видно особенной осторожности в отношении ее родственников или боязни возбудить чье либо неудовольствие, судя по тому, что в начале следующего 1726 года она решилась вызвать из Лифляндии и другого [59] Сковороцкого, Федора (Фридриха), и двух сестер: Христину и Анну, с мужьями и детьми.
Но, так как это были люди “темные” из крепостного состояния, мало пригодные для придворной жизни, то, по приезде в Россию, они были прямо отправлены в Стрельну, уединенную и малонаселенную мызу, заброшенную после смерти Петра, с недостроенным дворцом. Тем не менее, преувеличенные слухи о щедрых подарках императрицы своим родственникам, пожалование им вотчин, переселение Карла Самуиловича с детьми в роскошный, устроенный для него дом (возле Мраморного дворца), возбудили зависть придворных. Беспокойство их еще более увеличилось, когда, по указу 5 января 1727 года, оба брата Сковороцкие с потомством были возведены в графское достоинство и переименованы и графы Скавронские; Меншиков и другие высшие сановники явились лично к Карлу Самуиловичу с поздравлениями…
В настоящее время, на расстоянии многих десятков лет, трудно сказать, почему Екатерина, вызвав в Петербург свою многочисленную лифляндскую родню и осыпая их открыто всякими щедротами, до конца жизни, нигде в своих указах и распоряжениях не упомянула, об этом родстве. Равным образом, в переписке кн. Репнина, с кабинет-секретарем Макаровым о Сковороцких нет ни одного намека на их родство с императрицей; они названы по именам и фамилии, или же встречаются такие выражения: сии люди, муж сей женщины, та женка, известная женская персона с мужем и детьми и пр.
Только в своем духовном завещании Екатерина I, оставляя Скавронским принадлежавшие ей лично “маетности и земли”, для раздела между ними, называет их “ближними сродниками ее собственной фамилии”.Тем не менее, факт родства государыни с крепостными лифляндскими крестьянами был достаточно известен в Петербурге и Москве и на первое время возбудил толки в публике, но мало-помалу потерял для нее всякое значение, уступив место более живым и насущным интересам. Если, по поводу низкого происхождения императрицы Екатерины, и бывали случаи недовольства в народе, которое проявлялось в подметных письмах и распускаемых слухах, то против этого по прежнему принимались строгие правительственные меры.
Не так легко и просто мог быть решен вопрос о происхождении Екатерины I в ученом мире, в виду ее близости к Петру и его упорного стремления сделать ее соучастницей своей славы и подвигов. Женщина, имевшая такое значение в жизни Петра Великого, не могла остаться вне окружавшего его ореола, не только в России, но и за границей, где преобразовательная деятельность русского царя, громкие победы, борьба с Карлом XII, а также его своеобразная личность, привычки и чудачества обращали общее внимание. Историки и авторы мемуаров и дневников, писавшие о Петре после его смерти и об его второй супруги, более или менее подробно касались вопроса об ее происхождении; и таким образом, в данном направлении, создалась довольно значительная литература на русском и иностранных языках и особенно на немецком.
Однако, несмотря на это, происхождение и детство Екатерины I до сих пор представляют далеко не решенный вопрос. Все сообщенные по этому поводу известия отличаются неполнотой, крайне сбивчивы и противоречивы, что объясняется отсутствием, или, вернее, недостаточностью документов. Обнародование их при жизни Екатерины Алексеевны едва ли было для нее желательно, а тем более для Петра; и поэтому весьма возможным является предположение, высказанное бароном Брюйнингком и другими, что если были какие либо письменные документы, то они намеренно уничтожались. Разговоры на эту тему были запрещены и подвергались преследованию, что заставляло молчать и тех, которые могли бы сообщить верные сведения о происхождении Екатерины I. Иностранцы, жившие в России по несколько лет, как Плейер Перри, Бассевич, Берхгольц и др., в своих дневниках и мемуарах и донесениях также не находили нужным сообщать что либо по этому поводу при жизни Петра.
Первые письменные известия о происхождении Екатерины I относятся к году ее воцарения; но уже в это время, вследствие принятых мер, сообщаемые сведения лишены всякого фактического основания и носят характер догадок и предположений. Так, цесарский посланник Бусси Рабутин, в своем донесении из С.-Петербурга венскому двору от 28-го сентября 1725 года, сообщает, что “Екатерина, незаконнорожденная дочь лифляндского дворянина фон-Алфендаля и его крепостной служанки, родилась в 1683 году, а после смерти матери взята Глюком” и пр… Равным образом в “Генеалогических таблицах” Гюбнера, изд. 1725 года, сказано: “Катерина фон-Алфендель из Лифляндии родилась 24-го февраля 1684 года” (супруга Петра I).
Таким же фантастическим является известие, сообщенное в донесении того же 1725 года, ганноверского резидента Вебера, который долго жил в России и брал уроки у Вурма, учителя детей Глюка (взятого в плен в Мариенбурге вместе с Екатериной), и мог, по-видимому, получить от него точные сведения об ее происхождении. По словам Вебера, Екатерина родилась в деревне Рингене, Дерптского округа, и была незаконной дочерью крепостной девушки и шведского подполковника Розена. Но Вебер, передавая это известие, сам находил его довольно сомнительным, судя по тому, что в своем обширном сочинении — “Das veraenderte Russland”, он нашел нужным сделать такую оговорку: “Сознаюсь, что относительно происхождения Екатерины я не знаю ничего основательного и заслуживающего доверия, потому что сообщаемые известия крайне противоречивы”.
Понятно, что если при жизни Екатерины не было возможности собрать точных сведений в данном направлении, то тем затруднительнее было собирать их лет пятьдесят спустя. Известный историк-географ Бюшинг, живший в Петербурге в начале царствования Екатерины II, “долго и напрасно наводил справки и потерял всякую надежду узнать что-либо верное” о родителях первой русской императрицы. В своих статьях он нигде не упоминает фамилии ее отца и называет его то Самуилом, то Карлом.Другой иностранец, Альбедилль, секретарь шведского посольства при русском дворе, в 1778-1784 гг., заявляет, что “в Петербурге не только было бесполезно, но даже опасно наводить справки о происхождении Екатерины, хотя бы с научной целью”.
При этих условиях открыто было широкое поле для всевозможных вариаций на данную тему. Между прочим было высказано предположение, что Екатерина родилась в Дерпте в 1686 году, и что ее родители — польские крестьяне, переселились в Мариенбург и умерли от чумы, после чего она была взята местным пастором, а затем Глюком. У Вольтера отец Марты (Катерины) — польский дворянин Скавронский, умерший во время польских войн, оставил после себя двух детей: дочь взята Глюком, а сын Карл каким-то крестьянином и впоследствии найден в корчме, где он исполнял должность слуги. Петр Великий, узнав об этом, велел привезти ко двору Карла Скавронского; Екатерина, при виде брата, упала в обморок и проч. Однако. Вольтер, передавая этот романический рассказ, списанный но его словам “с рукописи, посланной царю королем Августом”, добавляет, что не считает его безусловно верным.
Гупель, перечислив различные показания о происхождении Екатерины, со своей стороны сообщает сведения, собранные им в Лифляндии от лиц, знавших Скога и Олоссона (Skogh и Olosson), воспитанников пастора Глюка, живших у него вместе с Екатериной. Хотя лица эти, за давностью лет, не помнили в точности фамилии, но утверждали, что отца Екатерины “не звали Скавронским”, потому что Ског и Олоссон упоминали какую-то другую фамилию. По свидетельству этих двух воспитанников Глюка, Екатерина была сирота, оставшаяся в его доме после смерти родителей, и вела у него все хозяйство. Но. такт, как она отличалась чрезмерной экономией и отпускала порции, не соответствующие их молодому аппетиту, то у них из-за этого происходили ссоры, и Олоссон заявлять ей, что “он не женился бы на ней и в том случае, если бы она была единственная женщина в мире”.
Текст воспроизведен по изданию: Происхождение Екатерины Первой // Исторический вестник, № 1. 1902
Источник: http://historicaldis.ru/blog/43328750007/PROISHOZHDENIE-EKATERINYI-PERVOY
В противоположность этой пестрой веренице всяких гадательных показаний, шведские источники отличаются однообразием, полной определенностью и ссылками на подлинные свидетельства и документы. Разница, только в подробностях, а в главных чертах — одни показания дополняются и подтверждаются другими.
Историк Карла, XII, шведский придворный проповедник Нордберг, взятый в плен под Полтавой в 1709 году и живший около шести лет в России, то в Петербурге, то в Москве, приводит свидетельство одного лифляндца, знавшего отца и мать Катерины, подтверждаемое церковного книгою: “Отец ее был шведский квартирмейстер Эльфсборгского полка Иоганн Рабе.
Находясь с полком в Риге, он женился на местной уроженки Елизабете Мориц. По прибытии в Швецию со вторым мужем, Елизабета родила в 1682 году, на бастели Гермундерид, в приходе Тоарпа, дочь Катерину. Через два года Иоган Рабе умерь, а жена его с дочерью и новорожденным сыном вернулась в Ригу, где, некоторое время спустя, Катерина поступила в сиротский дом, затем на Ревельское подворье и наконец к мариенбургскому пробсту Глюку”…
Другое известие о происхождении и первых годах жизни второй супруги Петра I заключается в донесении военного комиссара фон-Сета, напечатанном в шведской газете “Tiden” на 1849 г., в № 89. Известие это, в главных чертах вполне сходное с рассказом Нордберга, дополнено некоторыми новыми подробностями; кроме того, Свен Рейнгольдт Рабе назван другим именем и оказывается на два года старше сестры. Здесь сказано: шведский квартирмейстер Иоганн Рабе “привез с собою из Риги жену Елизавету Мориц, с которою прижил в замке Варберг, где находился в гарнизоне, сына. Свена-Рейнгарда и потом на бастели Германдеред дочь Елену-Катерину. Жена через месяц но смерти мужа с обоими детьми удалилась в Ригу: сыну было пять лет, а дочери три года”.
Третье известие представляет мало разницы от первых двух, хотя это не более, как предание, которое Нордберг слышал в России от лифляндцев. По их рассказу, “мать Катерины вышла в Швеции замуж за одного унтер-офицера и по смерти его уехала в Эстляндию; затем во время “великого” голода в 1697 году она удалилась в Лифляндию, где искала хлеба, у дворян и пасторов. Таким образом, пришла она к пробсту Глюку, который недели две держал ее в своем доме, потом отпустил; Катерину оставил у себя”.
Другой шведский историк, Лагербринг, по вопросу о происхождении Екатерины I ограничивается краткой заметкой: “В России утверждают, что она происходит из польской фамилии Скавронских; в Швеции убеждены, что ее отец носил фамилию Раабе и был квартирмейстер Эльфсборгского полка. Слухи эти вполне известны в Петербурге”.
Шведские историки почему-то не обратили на себя внимания исследователей; и при избытке всяких догадок и предположении вопрос о происхождении первой русской императрицы оставался в том же заколдованном круге не только при ее жизни, но и десятки лет спустя. Разногласие мнений и выводов перешло и в литературу более позднего времени, где оно выразилось еще рельефнее.
Новейшие иностранные исследователи не высказывают никаких новых догадок и, склоняясь в пользу того или другого мнения, не считают вполне достоверным ни одного из них.Бюлау, тщательно изучивший литературу вопроса, приходит к выводу, что “до сих пор настоящее происхождение Екатерины не доказано в точности”, и считает несомненным только известие, подтверждаемое, всеми источниками, что Екатерина “была сирота, принятая в дом Глюком и воспитанная им в лютеранской вере”.
Затем, упомянув о том, что в первое время после замужества ее звали die Rabin, он не отрицает близкого родства Екатерины с многочисленной семьей Скавронских, хотя не определяет степени этого родства. Кроме того, он обращает особенное внимание на тот факт. что ни в одном из более или менее заслуживающих доверия известий не сказано о братьях и сестрах Екатерины. В некоторых источниках упомянут только один брат (который в шведских источниках назван Свен-Рейнгольд, в остальных — Карл); или же Екатерина является единственной дочерью.Валишевский в своем последнем сочинении замечает по поводу происхождения Екатерины I, что относительно этого нет “никаких точных сведений.
В истории и в легенде мариенбургская пленница носит разные фамилии, и место ее родины показано различно; более или менее заслуживающие доверия документы и предания противоречат одно другому… и нет ничего верного, а только вероятное”. При этом автор со своей стороны не высказывает никаких предположений, но считает возможным, что “Екатерина была родом из Польши, и что ее братья и сестры Сковороцкие (Скавронские), несомненно, простые крестьяне, быть может, переселились откуда-нибудь в Лифляндию”.
Совсем иное отношение к вопросу о происхождении Екатерины I встречаем мы в русской исторической литературе, а именно: отсутствие каких либо колебаний и сомнений. В противоположность большинству иностранных исследователей, русские историки и ученые считают этот вопрос бесповоротно решенным и на основании донесений Бестужева 1715 года и доказанного родства Скавронских с Екатериной признают несомненным фактом, что она была дочь лифляндского обывателя (по другим — крестьянина), Самуила Скавронского.
К. Н. Арсеньев в своем исследовании: “Царствование Екатерины I”, пишет о ней: “дочь безвестного выходца литовского, Самуила Скавронского, рожденная в нищете, сирота бесприютная с младенчества, сохраненная в первые годы жизни сердоболием жителей Рингена, прочно потом устроилась в Мариенбурге в доме пастора Глюка”. (Ученые записки второго отд. академии наук, кн. II, вып. I, Спб., 1856, стр. 221).
Щебальский в статье: “Новое предположение о происхождении Екатерины I”, заявляет, что происхождение ее от Скавронских, как бы темны и сбивчивы ни были подробности, должно быть принято за достоверное” (Чтения в Моск. общ. ист. и древн., 1860, кн. II, стр. 77).Устрялов пишет, что “очевидно Катерина была из семейства лифляндского обывателя Самуила Скавронского. Впоследствии Петр неоднократно напоминал ей в шутку, что она шведская подданная… следовательно, Катерина была из шведской области; оттого очень вероятно известие Вебера, что она родилась в городов Рингене, Дерптского округа” (История царствования Петра Великого, т. IV, ч.1 Спб., 1863, стр. 139 — 140).
У Соловьева мы встречаем такое известие: “при дворе сестры Петра, царевны Натальи Алексеевны, с 1703 или 1704 года, явилась молодая Екатерина, дочь лифляндского обывателя Самуила Скавронского, находившаяся, как говорят, в услужении у мариенбургского пастора Глюка и попавшаяся с ним вместе в плен к русским при взятии Мариенбурга” (История России, т. XVI, M., 1866, стр. 70).
-
Костомаров в своей обширной статье: “Екатерина Алексеевна, первая русская императрица”, говорит между прочим: “Из дел государственного архива узнаем только, что Екатерина была дочь крестьянина Скавронского” (“Древняя и новая Россия”, 1877 г., № 2, стр. 130).
По мнению академика Я. К. Грота, донесение Петра Бестужева к Екатерине от 25 июля 1715 года из Риги “весьма положительным образом утверждает, что она была дочь лифляндского обывателя Самуила Скавронского… и что, как бы то ни было, вопрос о происхождении Екатерины можно считать решенным” (статья “Происхождение Екатерины I” в Сборн. отд. русск. яз. и слов. ак. наук, т. XVIII, Спб., 1878, стр. 11).
Феттерлейн, в своей заметке: “По вопросу о происхождении императрицы Екатерины I”, подтверждает мнение академика Грота новыми данными и на основании их высказывает убеждение, что “не подлежит уже сомнению, что родители Екатерины носили фамилию Скавронских или сходную с нею” (“Вестник Европы”, сентябрь, 1896 г., стр. 386).
Затем из приведенных здесь историков и ученых один Устрялов считал необходимым, по поводу происхождения второй супруги Петра, коснуться подробно в числе других и шведских источников, не отвергая и не защищая их. Остальные или вовсе не упоминают о шведских источниках и как бы отказывают им в праве существования, или же презрительно относят к области легендарного вымысла, не придавая значения ни одному из них.
Таким образом, в русской исторической литературе не только самый факт, но даже предположение о полушведском происхождении Екатерины I по отцу признано чем-то невозможным и несовместимым с ее лифляндским происхождением по матери, которое подтверждается шведскими и всеми другими источниками. Между тем, существует немало положительных и довольно очевидных доказательств в пользу полушведского происхождения Екатерины, и далеко не все доводы и доказательства,приводимые защитниками исключительно лифляндского происхождения, могут быть приняты безусловно и на веру.
Наиболее горячим и нетерпимым сторонником исключительно лнфляндского происхождения второй супруги Петра Великого является академик Я. К. Грот в своей статье “Происхождение Екатерины I”. Он не выслушивает своих противников, заранее бесповоротно опровергает их доводы и возражения и называет все шведские источники шведским преданием. По его словам, “не было бы, пожалуй, надобности говорить о нем, если бы это предание не держалось до сих пор в Швеции и не возобновлялось от времени до времени и тамошней литературе” (стр. 11-12).
Но, при этом, автор статьи “Происхождение Екатерины I” не обратил внимания, или не нашел нужным упомянуть о том, что так называемое им шведское предание было известно в Петербурге при жизни Екатерины I и с теми же подробностями, что в Швеции. Ганноверский резидент при русском дворе Вебер пишет по поводу появления в Петербурге родственников императрицы в 1727 году: “Прибытие этих чужих людей возбудило всякого рода разговоры; некоторые осмелились рассуждать о происхождении царицы и распространяли неприличные слухи, что ее отец — Иоганн Рабе, квартирмейстер Эльфсборгского полка, а мать — дочь рижского государственного секретаря, и что Иоган Рабе с женой записали в 1682 году рождение своей дочери Катерины в шведском приходе Вара, Эльфсборгского плена. После смерти Рабе, вдова его с ребенком отправилась в Ригу к своим родственникам и также умерла; после этого, пробст Глюк принял Катерину, как сироту, в сиротский дом”.
Вообще, Я. К. Грот не только не придает никакого значения шведскому преданию, но даже берёт на себя объяснение, как могло образоваться такое предание. По его мнению, первым поводом к этому могла быть неизвестность участи, постигшей вдову Габе, по ее возвращении в Лифляндию с дочерью и возникшие по этому случаю догадки; а, с другой стороны толки о происхождении Екатерины Скавронской после ее возвышения.
Затем, Я. К. Грот, возражая сторонникам полушведского происхождения Екатерины Г и доказывая несостоятельность их этимологических объяснений фамилии Рабе, высказывает в свою очередь следующую этимологическую догадку: так в объяснение факта, что Екатерину в первое время после ее замужества звали die Rabin , он признает возможным, что “это имя пошло в ход, вследствие смешения его со словом раба, рабыня, которое могло прилагаться к Екатерине не только по ее предполагаемому происхождению из крепостного состояния, но и потому, что она была военнопленной, — пленные тогда признавались рабами” (стр. 17-18).
С таким же недоверием почтенный академик относится и ко всем другим доводам своих противников. Из них он особенно нападает на шведского учителя в городе Фелькенберге (юго-западной Швеции) Кастена Рабе за его попытку доказать шведское происхождение Екатерины I по отцу фактическими данными.
Сведения, собранные Кастеном Рабе, в общих чертах, вполне сходны с данными вышеприведенных шведских источников. Здесь также отцом Екатерины является шведский квартирмейстер Элфсборгского полка Иоанн (Иоган) Рабе; “жена его была Елизавета Мориц, прежде бывшая замужем за секретарем в Риге; она с ним не имела детей; но от второго мужа Рабе (Иоанна) родила сына Свена Рейнгольда и дочь Катерину. Иоанн Рабе умер в 1684 году в Гермундереде и похоронен в семейном склепе в церкви Тоарпа за алтарем; вслед затем вдова его, Елизавета, с двумя малолетними детьми уехала в Лифляндию. Впоследствии сын ее, Свен Рейнгольд Рабе, служил в шведской армии и был убит в Польше, а дочь сделалась супругой императора Петра” и пр.
В подтверждение сообщаемых им известий, Кастен Рабе привел подлинную, засвидетельствованную выписку из протокола судебной книги Осского округа, селения Вебю, за 15 сентября 1758 г., и приложил к ней родословную таблицу всей фамилии Рабе, добытую им у одного пастора.Тем не менее, Я. К. Грот в данном случае не придает никакого значения и письменным документам: “Что это за документ? — спрашивает он относительно выписки из судебной книги Осского округа. — Сохранившаяся под этим заглавием бумага заключает в себе извлечение из описания рода Рабе, составленного самими лицами этой фамилии… Этот, так называемый, документ, писанный в 1758 году, то есть через тридцать слишком лет по смерти Екатерины I и составленный только по слухам, в сущности не есть даже документ и ничего важного не прибавляет к имеющимся до сих пор сведениям” (стр. 12-13).
БЕЛОЗЕРСКАЯ Н. А.
Текст воспроизведен по изданию:
Происхождение Екатерины Первой // Исторический вестник, № 1. 1902
Источник: http://historicaldis.ru/blog/43328750007/PROISHOZHDENIE-EKATERINYI-PERVOY
Добавить комментарий