Контакты
Погибший на посту. Тайна гибели Пушкина
Понимаю, что это заглавие многим покажется слишком претенциозным. Тем более что речь пойдёт об одной из тем, заезженных донельзя – о гибели Пушкина. Про неё написано страшно много – и всё-таки… Словом, у автора этих строк оставалось до недавнего времени чувство какой-то противоречивости. Тем паче что большинство исследований по сему поводу можно свести к двум категориям: 1) «из-за бабы» и 2) «жидомасоны». Надо сказать, что у представителей обоих подходов есть немало хорошего и умного. Но…
Первый подход приходится откинуть почти сразу. И дело не только в том, что супруга Александра Сергеевича Наталья Николаевна вела себя вполне добропорядочно (в чём, заметим, Пушкин и не сомневался). Могут сказать: да, но романтическое время и всё такое… Но романтика – романтикой, а замешаны в этом деле были: чрезвычайный и полномочный посол Нидерландов (Голландии) в России барон Геккерн и вице-канцлер России Нессельроде. Стоит добавить, что Нидерланды были государством, России весьма и весьма дружественным (замужем за нидерландским правителем – штатгальтером или, точнее, статхаудером, называемым обычно королём голландским, Виллемом III была сестра Николая I, Анна Павловна). С другой же стороны, Нессельроде был довольно долгое время вице-канцлером, при том, что канцлера не было – то есть он был и. о. премьер-министра. Это значит, что у Николая I были какие-то основания не торопиться с его назначением – и Нессельроде направлял политику Российской Империи, находясь сам, так сказать, на птичьих правах. Напомним, что в пасквиле, подкинутом как самому Пушкину, так и ко многим его друзьям и знакомым, содержались весьма неприличные по тому времени намёки на поведение покойного Александра I. Как считает сегодня большинство исследователей, пасквиль этот вышел из дома Нессельроде (а сказал об этом, причём весьма утвердительно, впервые не кто иной, как Александр II вскоре после своего восшествия на престол – в 1857 году). Будет ли человек, возведённый на высший пост Империи из, можно сказать, небытия – из шифровальщиков Министерства иностранных дел, и возведённый условно, в чём-то числящийся на подозрении, ради какой-то любовной интрижки вмешиваться в такое дело? Узнай об его причастности не Александр II, а Николай I (которого, кстати говоря, письмо привело в ярость, когда он прочёл сие творение после гибели Пушкина) – что бы осталось от Нессельроде?
Нет, это не значит, конечно, что Александр II, да и большинство исследователей сегодня неправы. Рисковать политические деятели так могут. Но уж не из-за интрижки, которой к тому же и не было – а по более важным мотивам. И не надо говорить о вражде вице-канцлера с поэтом. Они были в разных калибрах – а к тому же Александр Сергеевич был на особом подозрении у императора. И из-за столь невысоко (по табели о рангах) стоящего, да ещё и часто конфликтующего с государем камер-юнкера этот человек, хитрый, осторожный, находящийся сказочно высоко, но в подвешенном состоянии, вдруг будет так рисковать? Увольте…
Тем более что на Геккерне последствия этого риска сказались по полной. Как выше было сказано, Николай, ознакомившись с пасквилем, пришёл в ярость. Геккерн был просто вышвырнут из России со скандалом. Виллем III, ознакомившись с делом благодаря посланию Николая, совершенно одобрил поведение царя – и сам вышвырнул Геккерна из дипломатических кругов – всерьёз и надолго. Можно ли предполагать, что Геккерн, опытный дипломат, не предвидел такой возможности? Ну да, конечно, амур, тужур, бонжур и всё прочее… Но неужели и Дантес, будучи всем обязан Геккерну, так уж пошёл на поводу у своей якобы любви (к тому же и безответной) к супруге Пушкина? И опытный, осторожный дипломат стал вдруг сводником?
Один из историков (кажется, по фамилии Абрамович) объяснял сей эпизод довольно экзотично. Как известно, при Николае I пошло в гору множество гомосексуалистов (достаточно вспомнить про Вигеля – да и про скандально известного Сухозанета, заведовавшего кадетским корпусом – и вовсю там «разгулявшегося»). Историк считал, что Геккерн тоже принадлежал к сим неформалам – и потому и усыновил красавчика Дантеса. А затем, когда Дантес «нормально» увлёкся красивой Натальей Николаевной, Геккерн решил расстроить это увлечение, думая почему-то, что дело кончится не дуэлью – а скандальным объяснением мужа с женой и её затворничеством. И якобы потому Геккерн и играл неумело роль сводни – чтобы обозлить Пушкина и побудить его запереть «Натали» дома. Увы, маловероятно. Мог ли не знать посол, что сам царь желает, чтобы Наталья Николаевна блистала на балах при дворе? А если и не знал – то мог ли ему это не сказать весьма дружественно к нему расположенный Нессельроде? И неужели был столь неизвестен неистовый характер Пушкина – и его постоянная готовность к жёстким действиям? Тем паче, что уже один вызов едва удалось расстроить…
Вздор, казалось бы. Но в каждом таком вздоре есть что-то. Неумелость поведения опытного Геккерна; нахальство поведения находящегося в неустойчивом положении Дантеса… Все с ума посходили? Или… или некая нарочитость? Но тогда получается, что – происки, заговор?
Может быть. Но сразу же встаёт вопрос: а из-за чего? Предположений есть немало – но, увы, все известные мне не блещут логичностью. Вплоть до того, что якобы Пушкин, бывший одно время масоном, раскрыл какие-то масонские тайны – и был за это уничтожен. Как логично спрашивал А. Бушков: так КАКИЕ тайны и кому раскрыл Пушкин? Добавлю: Александру Сергеевичу, как личности поэтической, увлекающейся, не очень-то доверяли. Уж если ему его друзья секрет декабристского заговора не доверили – то, что ему могли серьёзно-масонского дать? Так, какие-то общие рассуждения, употребляемые для привлечения простаков – максимум… Другое дело, что, да, всё это похоже на заговор – и участие весьма влиятельных людей, и подозрительная неловкость поведения ряда лиц, ловких по определению. Но какой заговор?
Попробуем логично рассуждать. Во-первых, для людей, занимающихся политикой и достигших в ней немалых высот, приоритетными задачами, ради коих они пойдут на риск, могут быть в первую очередь, если не только, задачи политические. Вот тут они могут и рискнуть весьма и весьма – в том числе не только карьерой – подчас и жизнью. Это раз. Два: обыкновенно такие люди для своих целей, в число коих может входить «убирание» какого-то нежелательного деятеля, кого-нибудь нанимают или подталкивают. «Зачем же лазить, например, Самим!» – особенно если этот «сам» – посол или, тем паче, и. о. канцлера. А уж если они «полезли сами» – значит, происходит что-то экстренное, неотложное, когда уже нет времени на продолжительную интригу, подталкивание или нанимание кого-либо. Причём, да, таким отчаянным положением может быть угроза раскрытия какой-то тайны (в этом конспирологи правы). И с этой точки зрения необходимо пересмотреть все более чем знакомые события жизни Пушкина преддуэльной поры.
Касался ли Пушкин как-то международной политики? Да. И именно в это время он стал касаться её всё настойчивей, получив к тому возможность – взявшись за издание «Современника».
Какого аспекта политики он касался?
Русофобии. Как раз именно в 1830-е годы в Европе поднялась её новая волна. Тогда, в частности, и было впервые издано якобы добытое д’Эоном из русских архивов поддельное «Завещание Петра Великого» – и прочее, и прочее. Пушкин видел это. Ещё в 1831 году он хотел дать отпор этой волне, опубликовать, так сказать, контрматериалы. Но у него это не получилось, в частности, ещё и потому, что у него не было своего органа печати. А в 1836 году у него уже был «Современник». И материалы, которые Пушкин публиковал или планировал к публикации, подчас были весьма своеобразными: поэт обличал многие стороны Европы, причём иногда заходя в своих приёмах «за грань фола» – как, например, в материале о Вольтере и потомке Жанны д’Арк. Словом, отражал, как умел (и как позволяла цензура) «бессовестные нападки европейцев на Россию».
И что же в этом было страшного? – могут спросить меня. Материалы, опубликованные в не слишком читаемом русском журнале – да ещё и по поводу волны, широко разлившейся на Западе? Что в этом специфически политического? Тем паче, что есть и другой пример. Уже после гибели Пушкина другой замечательный поэт – и к тому же замечательный дипломат, Тютчев – тоже выступил против волны русофобии. Он опубликовал анонимно свои интересные статьи не в России, а за рубежом – и написаны они были не на русском, а на французском языке. Они, да, возбудили немалый фурор, на них отвечали лучшие публицисты Запада – такие, как известный Мишле. Впоследствии некоторые из этих публицистов признались, что Тютчев видел многое глубже, чем они. Но… но русофобия как была – так и осталась, ничуть не слабея. Спрашивается, что же мог сделать тут Пушкин?
Да, против этой волны он не мог ничего сделать. Уж если Тютчев… Но, спрашивается, почему же тогда дело Тютчева было так принято в штыки? Почему, стоило ему начать свою деятельность по отражению русофобии, его начальник Нессельроде (опять он!) буквально выпер его с работы? Кроме того, вослед Тютчеву понеслись какие-то слухи (запомним это!) об утере им шифра… Поднятые документы ничего похожего не содержат. Но слух был. И увольнение было. А дальше… дальше события развивались ещё более интригующе.
Когда вылетевший отовсюду Тютчев прибыл в Россию, он вдруг обнаружил, что его особой весьма и весьма интересуется граф Бенкендорф. Да-да, тот самый. Шеф жандармов. И интересуется отнюдь не на предмет слежки или сбора компромата. Нет, граф предложил Тютчеву… СОТРУДНИЧЕСТВО. Отнюдь не по линии «стука» и вообще дел внутренних. Нет, Тютчев должен был отыскать перспективных и упёртых западных русофобов (в первую очередь – Фальмерайера, довольно сильного византолога того времени) и дать им возможность печатно высказаться по отношению к России и её традициям без общепринятого политеса – так, как они реально думали. Что бы из этого получилось – ясно уже по тому, что значительная часть до сих пор имеющих хождение антирусских и антиправославных высказываний пошла именно от Фальмерайера. Ну, например: «бездушная пустота православной веры». Причём из писем Тютчева проясняется, что всё это предназначалось для Николая I.
Вот мы и подошли к теме: какие же секреты берегли от царя. Ещё Е. В. Тарле выяснил: Николай умудрился вплоть до Крымской войны совершенно не замечать волну русофобии на Западе. И замазывающим эту русофобию, дезориентировавшим царя был именно… НЕССЕЛЬРОДЕ! Это не я – это академик Тарле говорит…
По временам кое-что всё-таки до государя доходило. Известная книга маркиз де Кюстина его немало удивила. И именно Бенкендорф попытался разъяснить царю, что это и есть мнение, распространённое в Европе о России – и не только среди левых. И именно после этого Бенкендорф и пытался с Тютчевым спровоцировать видных русофобов высказаться так, чтобы даже до Николая дошло: да, вот так Европа и смотрит на Россию! А вот дальше и началось…
Вскоре после начала переговоров Тютчева с Фальмерайером и согласия последнего действовать на субсидию Бенкендорфа сам граф… скоропостижно умирает на пароходе. Сердце, видите ли. Надо же, как не во время. Или, наоборот, вовремя – если с точки зрения Нессельроде? И опять за событием идёт слух – якобы перед смертью Бенкендорф перешёл в католичество. А таковых Николай терпеть не мог. И, естественно, царь быстро позабыл, откинул всё, что пытался внедрить в его сознание Бенкендорф. Классика интриги. Как сегодня самолёт или вертолёт выпускает тепловые шары, чтобы дезориентировать самонаводящуюся на тепло ракету – так и кто-то «отстреливал» слухи. Сперва – чтобы скрыть, за что выперли Тютчева, затем – чтобы скрыть, с чего это здоровый, крепкий мужчина вдруг взял и помер – да не в своей постели, а на пароходе, как бы в микромире, удалённый от своего окружения… Если учесть, что Бенкендорф и Нессельроде открыто враждовали, если учесть, что Нессельроде уверял царя совсем в другом, нежели было в реальности и на что пытался открыть глаза царю Бенкендорф, то… КТО мог быть во главе этой грандиозной интриги?
А теперь вернёмся к Пушкину. Понятно, чем он мог быть опасен клике Нессельроде – а может, и самому ему. Конечно, материалы Пушкина по русофобии вряд ли были бы восприняты широким кругом читателей. Но у поэта был один внимательнейший читатель, который ему не доверял. Царь. И даже если бы ни один материал Пушкина не пошёл бы в печать – царь о них всё равно знал бы всё. И, следовательно, знал бы то, чего не знал, и что привело его и Россию к катастрофе Крымской войны – о волне русофобии на Западе, охватившей тогда и левые, и правые круги. Вот в свете этого понята вся суета вокруг поэта. «Современник»-то начал выходить! Материалы по русофобии уже пошли – если не все в печать – то в подборку и, следовательно, через некоторое время на стол Николая! Значит, тем, кто берёг царя от правды, надо было торопиться. Они и торопились – времени не было на более хитрую интригу, пришлось действовать самим, идти на риск. А заодно опять же «отстреливали шары». Один скандал, другой… Дуэль будет… Нет, дуэль уладили – Дантес женится на сестре Натали… Нет, всё же будет… Подмётное письмо… А в письме есть намёки на царский дом… Неужели Натали с самим – хи-хи-хи – государем? Только бы занять умы пережёвыванием всяких пакостных измышлений… Довольно тонкая психологическая игра. Неоправданный риск в любом другом случае – но здесь – то, что и надо интриганам.
И последний вопрос: а зачем нужно было беречь царя от истины? Он и так не очень хорошо относился к Европе. Что было до этого и Нессельроде, и Геккерну?
Во время оно была популярна такая формулировка: Россия при Николае I была «жандармом Европы». Это, конечно, в немалой степени хлёсткая либеральная фраза. Но и не только фраза. Россия, да, была – только скорее не жандармом, а просто полицейским, «городовым» Европы. Уже с давних пор пресловутое европейское развитие свободной и смелой, никем и ничем не сдерживаемой личности ставило не раз Европу если не на грань гибели, то во всяком случае на грань исторического провала. Так было в конце блестящей эпохи Ренессанса, когда развитие свободной личности того или иного властителя завершалось горой трупов (см. комментарии А. Ф. Лосева по поводу «Гамлета» Шекспира). Так было в XVII веке, когда едва не исчез немецкий народ в неслыханно кровавой Тридцатилетней войне, когда Франция и Испания опустошали друг друга, а заодно ещё и ряд других стран в диких войнах за испанское наследство, а Кромвель в революционной Англии вырезал не менее трети Ирландии (по некоторым данным – больше половины). Именно в этом веке снова с большой силой проявилась турецкая опасность – Турция чуяла нацеленность Европы на самоубийство и рвалась в Европу – помочь европейцам в этом «благородном» деле… С вхождением России в Европу эта опасность стала отходить. Россия усмиряла эти сильные европейские личности, готовые перерезать чуть ли не полмира. Так было и во времена отрочества Пушкина, когда Россия сумела подорвать мощь Наполеона. Так было и в XX веке – в Великой Отечественной. Отклики этого слышны и сегодня – и в наше время, когда, казалось бы, от традиционной России мало что и осталось, нашим верхам снова приходится заниматься миротворчеством в Сирии – иначе от свободолюбивых европейцев весь Восток загорится…
В свете этого становится ясно: значительная часть блестящего и не имеющего прецедента развития Европы, прогресса обеспечена Россией, российским гашением европейских пожаров. Понятна и ненависть к России: кто ж любит «мента поганого», тем паче такого, без которого ну никак нельзя обойтись? Но вместе с тем возникает и мысль: а оно нам нужно? Развитие Европы! Да, оно гениально. Но если вспомнить, что его фундамент скреплён, с одной стороны, немеряной русской кровищей, а с другой – теми плевками, которые Россия беспрестанно получает от «просвещённого мира» за свою миссию участкового тире городового, то невольно приходит мысль: господа, если вы такие развитые и культурные, в отличие от нас, тёмных – может, немного позаботитесь сами о себе? Стоит ли России вот так выполнять свою миссию, чтобы получать такие «благодарности»?
Думал ли об этом Пушкин? Да. В его стихах 1830-го года и позднее именно и есть формулы о том, что русские «Своею кровью искупили Европы вольность, честь и мир», а в его письмах и обращениях и к близким, и к царю часто содержится негодование по поводу русофобии и вообще неблагодарности Европы.
Думал ли об этом Нессельроде? Да. Тогда ленивый не говорил, что Нессельроде есть агент влияния Австрии – и не видел этого только царь. Был придуман даже изящный анекдот. Как я уже сказал, царь, словно чуя неладное, долго не делал Нессельроде полным канцлером. И придворные будто бы говорили так: «Почему же он до сих пор только вице-канцлер? – Как же возможно иначе – ведь Канцлер жив». Именно так, уважительно, как бы с большой буквы, принято было звать австрийского канцлера Меттерниха. А Австрии ох как нужна была русская помощь – в 1848 году она просто бы рассыпалась без войск Николая. При этом надо отметить, что царь снова словно бы чуял неладное – и не хотел давать «добро» на вторжение в полыхающую огнём революции Австрию. Австрийский посланник на коленях вымаливал это решение. Неладное сбылось потом – когда во время Крымской войны Австрия заняла враждебный нейтралитет по отношению к России. Это было таким предательством, что один из австрийских деятелей, князь Шварценберг, по некоторым данным сказал так: «Мы, очевидно, хотим удивить мир своей неблагодарностью». Мир не удивился. Так и надо ей, этой варварской России…
Думал ли об этом Геккерн? Если он был хоть немного дипломатом, а не дыркой от бублика – не мог не думать. Дело в том, что по решению Венского конгресса Бельгия была присоединена к Голландии. Но в 1830-м, в связи с французской революцией и многим другим, Бельгия от Голландии отделилась. Николай и тут хотел навести порядок – но в это же время полыхнуло восстание в Польше, войска были нужны там – и Николай не смог помочь сестрице и её мужу Виллему, а Бельгия отошла с помощью революционной Франции, которую достойно там представлял известный хапуга, лицемер и предатель Талейран. Голландскому дипломату не надо было говорить, чем грозит невмешательство русского царя. Катастрофой. Так что и Нессельроде, и Геккерн должны были быть убеждены, что, устраняя Пушкина, они блюдут интересы Европы. Может, даже и интересы прогресса, который ну никак не может не насосаться русской кровью – часто лучшей русской кровью…
Пушкин же пробовал остановить эту кровавую вакханалию – и погиб. Погиб честно, на боевом посту, пытаясь заслонить собой Россию. И тем тяжелее было ему умирать, что он даже и не понял этого – так была закручена интрига…
Не пора ли сегодня раскручивать все эти интриги – и прекращать оплачивать русской кровью пусть и самые расчудесные европейские успехи? Тем более что прецеденты таких решений в нашей истории были – и один из них был связан с другим нашим великим поэтом – Тютчевым.
Но это уже особая история…
Автор Лев Игошев
Первоисточник
Добавить комментарий