6.Слушай беззвучие, слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, — тишиной.

7.Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж! Вы можете ошибиться, и притом весьма крупно.

8.Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!

9.Зачем же гнаться по следам того, что уже давно окончено?

10.Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится.

11.Человек без сюрприза внутри, в своём ящике, неинтересен.

12.Нет документа, нет и человека.

13.Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

14.Рукописи не горят.

15.— Вы не Достоевский, — сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
— Ну, почем знать, почем знать, — ответил тот.
— Достоевский умер, — сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
— Протестую, — горячо воскликнул Бегемот. — Достоевский бессмертен!

Три жены Михаила Булгакова.

Все его жены имели прямое отношение к его произведениям – кто-то давал ценные советы насчет сюжетной линии, кто-то стал прототипом главных героинь, кто-то просто помогал в организационных вопросах – он всегда ощущал поддержку той, которая была рядом. Было так и ровно 88 лет назад, когда в одесском журнале «Шквал» начали печатать отрывки из его романа «Белая гвардия». В романе «Мастер и Маргарита» он вложил в уста Воланда фразу, что «тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит» и всю жизнь доказывал правоту этого высказывания…
Татьяна: Первая любовь…
Они познакомились летом 1908 года – подруга матери будущего писателя привезла из Саратова свою племянницу Тасю Лаппа на каникулы. Она была всего на год младше Михаила, и молодой человек с большим энтузиазмом взялся опекать юную барышню – они много гуляли, ходили в музеи, разговаривали… У них было много общего – несмотря на внешнюю хрупкость, Тася обладала твердым характером и всегда имела, что сказать, верила в удачу.

В семье Булгаковых Тася чувствовала себя как дома.
Но лето кончилось, Михаил отправился на учебу в Киев. В следующий раз он увидел Тасю лишь через три года – когда выпал шанс отправиться в Саратов, сопровождая бабушку Татьяны. Теперь настал ее черед выступить в роли гида – показать Булгакову город, по его улицам, музеям и говорить-говорить-говорить…
Михаила семья приняла… как друга, но о том, чтобы поженить бедного студента и юную школьницу не могло быть и речи. Но через год Булгаков снова вернулся в дом управляющего Казенным домом Николая Лаппы… и нашел подходящие слова, убедившие будущего тестя отправить дочь учиться в Киев.

Надо отметить, что по приезду в Киев у Татьяны случился серьезный разговор с матерью писателя и об их отношениях. Но и здесь влюбленным удалось успокоить Варвару Михайловну и объяснить, что их союз – не просто выходка или блажь. И в марте 1913 года студентом Булгаковым было подано прошение на имя ректора в канцелярию университета о разрешении ему вступить в брак с Татьяной Николаевной Лаппа. А 26 числа оно было завизировано: «Разрешаю».
Во время поездки в Саратов на рождественские каникулы молодые предстали перед родителями Татьяны вполне сложившейся супружеской парой. «Тася» осталась в прошлом, и теперь перед ними была «жена студента — госпожа Татьяна Николаевна Булгакова».

Жили порывом, настроением, никогда не экономили и почти всегда были без денег. Она стала протопипом Анны Кирилловны в рассказе «Морфий». Она всегда была рядом, выхаживала, поддерживала, помогала. Они прожили вместе 11 лет, пока Судьба не свела Михаила с Любовью…
Любовь: Зрелая любовь…
Они познакомились в январе 1924 года на вечере, устроенном редакцией «Накануне» в честь писателя Алексея Толстого. Михаил уже почувствовал, что это такое – быть писателем и искал свою музу, способную вдохновить и направить его творческий порыв в нужное русло, способную трезво оценить рукопись, дать совет. К сожалению, Татьяна не обладала подобным талантом (как, впрочем, и никаким другим, имеющим отношение к литературе). Она была просто хорошим человеком, но этого ему уже было недостаточно.
Любовь Евгеньевна Белозерская же, напротив, уже давно вращалась в литературных кругах – ее тогдашний муж выпускал в Париже собственную газету «Свободные мысли», а когда они переехали в Берлин, то вместе занялись выпуском просоветской газеты «Накануне», где периодически печатались очерки и фельетоны Булгакова.
К моменту их личного знакомства Любовь уже находилась в разводе со своим вторым мужем, но продолжала активно участвовать в литературной жизни Киева, куда они переехали с мужем после Берлина. При встрече с Булгаковым она настолько поразила его, что писатель решился на развод с Татьяной.

Отношения Михаила и Любови напоминали именно творческий союз. Любовь помогала ему с сюжетными линиями, была первым слушателем, читателем. Поженилась пара лишь спустя год после знакомства – 30 апреля 1925 г. Счастье продлилось всего четыре года. Ей писатель посвятил повесть «Собачье сердце» и пьесу «Кабала святош».
Но 28 февраля 1929 года Судьба приготовила ему встречу с подругой Любови – той, о которой впоследствии писатель скажет: «Любил я лишь единственную женщину, Елену Нюренберг…»
Елена: Любовь навсегда…
Они познакомились на квартире у художника Моисеенко. Сама Елена много лет спустя скажет о той встрече: «Когда я встретила Булгакова случайно в одном доме, я поняла, что это моя судьба, несмотря на все, несмотря на безумно трудную трагедию разрыва… мы встретились и были рядом. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае, с моей стороны, любовь на всю жизнь…»

Они оба были несвободны. Елена была замужем за своим вторым мужем – глубоко порядочным человеком, воспитывала двоих сыновей. Внешне брак был идеальным. Собственно говоря, он действительно был таким – Евгений Шиловский, потомственный дворянин, с невероятным трепетом и любовью относился к своей супруге. И она его любила… по-своему: «Он удивительный человек, таких нет… мне хорошо, спокойно, уютно. Но Женя занят почти целый день… я остаюсь одна со своими мыслями, выдумками, фантазиями, неистраченными силами… Я чувствую, что такая тихая, семейная жизнь не совсем по мне… мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать… во мне просыпается моё прежнее «я» с любовью к жизни, к шуму, к людям, к встречам…»

Роман Булгакова и Шиловской возник внезапно и бесповоротно. Для них обоих это было тяжким испытанием – с одной стороны, безумные чувства, с другой – невероятная боль за тех, кого они заставляли страдать. Они то расходились, то возвращались обратно. Елена не притрагивалась к его письмам, не отвечала на звонки, никогда не выходила на улицу одна – она хотела спасти брак и не причинять боль своим детям.
Но, видимо, от судьбы не уйдешь. Во время первой же своей самостоятельной прогулки спустя полтора года после бурного объяснения Булгакова с ее мужем, она встретила Михаила. И первой же его фразой было: «Я не могу без тебя жить!..» Она тоже не могла без него.

На этот раз Евгений Шиловский не стал препятствовать жене в ее желании развестись. В своем письме родителям он старался оправдать поступок жены: «Мне хочется, чтобы Вы правильно поняли то, что произошло. Я ни в чем не обвиняю Елену Сергеевну и считаю, что она поступила правильно и честно. Наш брак, столь счастливый в прошлом, пришел к своему естественному концу. Мы исчерпали друг друга… Раз у Люси родилось серьезное и глубокое чувство к другому человеку, она поступила правильно, что не пожертвовала им… Я бесконечно благодарен ей за то огромное счастье и радость жизни, которые она мне дала в своё время…»

Брак Михаила и Любови Белозерской был расторгнут 3 октября 1932 года.
4 октября 1932 года супругой писателя стала Елена Шиловская…

Судьба уготовила им сложную жизнь, Елена стала его секретарем, его опорой. Он стал для нее смыслом жизни, она – его жизнью. Она стала прототипом Маргариты и оставалась с ним до самой его смерти. Когда здоровье писателя ухудшилось – врачи диагностировали у него гипертонический нефросклероз – Елена полностью посвятила себя супругу и выполнила обещание, данное ею ещё в начале 1930-х годов. Тогда писатель попросил ее: «Дай мне слово, что умирать я буду у тебя на руках…»

ТАЙНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ МАСТЕРА

10 марта 1940 года в 16.39 Елена Сергеевна Булгакова сделала последнюю запись в своем дневнике:
«Миша умер».

Узнав диагноз, врачи отписали мужу несколько дней жизни, а Булгаков прожил шесть месяцев. Все это время, пока силы окончательно не покинули его, он работал над романом. На папке, в которой хранилась рукопись, сделал надпись: «Дописать, прежде чем умереть!». Ослепший, в горячечном бреду, с температурой 42 градуса, он продолжал диктовать жене исправления к «Мастеру».
Перед смертью вложил ей в руки рукопись со словами: «Доверяю… Чтобы знали…»

Роман увидел свет лишь в конце 1960-х — тогда «Мастера» опубликовал журнал «Москва». В урезанном виде, но все же…
В один из вечеров, когда Булгаков, несмотря на болезнь, еще мог говорить, он сказал Елене Сергеевне, что хочет составить завещание и пусть в нем будут такие строки: человек, который придет к нему, Булгакову, после того, как будет опубликован роман «Мастер и Маргарита», придет в день, когда Михаил Афанасьевич сжег первый вариант рукописи романа, и положит цветы на могилу, — этот человек должен получить определенный процент гонорара от авторского… Это была очередная, хотя и горькая шутка Михаила Афанасьевича. Но Елена Сергеевна пообещала мужу, что она выполнит его волю.

10 марта 1940 года Михаил Булгаков умер. А почти через тридцать лет, весной 1969 года, наутро после сноса в Москве последнего дома уже исчезнувшего к тому времени Охотного ряда, в котором находилось первое «Стереокино», на Новодевичьем кладбище появился молодой человек. Он был один. И искал он могилу. Точного ее места он не знал. Помнил лишь, что этого человека похоронили в вишневом саду неподалеку от могилы Антона Павловича Чехова, среди могил старейших артистов Художественного театра. И все же молодой человек нашел то, что искал. Позднее он узнал, что черный с прозеленью ноздреватый камень-надгробие, лежащий на могиле, прежде был на могиле Гоголя — писателя, которого покойный обожал и к которому как-то обратился во сне со словами: «Учитель, укрой меня чугунной шинелью!». Молодой человек потом сосчитал, что от ворот старого кладбища до могилы автора «Мастера и Маргариты» всего семьдесят шагов. Именно могилу Михаила Булгакова искал в тот весенний день молодой человек. Нашел и расстроился: ни одного цветка. Молодой человек вернулся к воротам, к цветочному магазину. Принес, положил цветы, постоял немного и уже собирался уходить, как вдруг услышал тихий голос: «Молодой человек, подождите». Он оглянулся и увидел пожилую даму. Она поднялась со скамейки, стоявшей чуть дальше по тропинке, и пошла ему навстречу: «Простите, как вас зовут? Мне очень нужен ваш домашний адрес и номер телефона». «Зачем он вам?» — смутился молодой человек. «Сейчас я не стану ничего объяснять. Поверьте, мне действительно нужен ваш домашний адрес. Вам ничто не угрожает», — ответила незнакомка. Молодой человек представился: «Владимир Невельский, журналист из Ленинграда». Дама записала фамилию, имя, отчество, ленинградский адрес, телефон и, поблагодарив, пошла к выходу. А молодой человек стоял и терялся в догадках: что все это значит? «Мистика какая-то. Чертовщина», — подумал он.
Вернулся в Ленинград. О встрече с незнакомкой он вскоре забыл. Но недели через две на его домашний адрес из Москвы пришел почтовый перевод. Невельский пришел в почтовое отделение, получил деньги. Страшно удивила сумма — деньги были огромные. «От кого они?» — молодой человек снова терялся в догадках. Повертел бланк почтового перевода: в разделе «Для письменного сообщения» ни слова… Через день-два в ленинградской квартире раздался телефонный звонок: «С вами говорит Елена Сергеевна Булгакова…» Владимиру Невельскому позвонила жена и друг писателя, бывшая с ним все последние годы. «Вы получили перевод? — спросила Елена Сергеевна. — Да, его послала я, выполняя волю покойного Михаила Афанасьевича. Он был великим шутником и выдумщиком. Даже когда заболел, устраивал розыгрыши». И Елена Сергеевна рассказала Невельскому о необычном завещании Булгакова…
Так, спустя 29 лет, Елена Сергеевна выполнила последнюю волю Михаила Афанасьевича.

По На эти деньги праправнук русского адмирала и мореплавателя Геннадия Ивановича Невельского купил себе катер и назвал его «Михаил Булгаков»…

Это так — для зачина, ибо речь пойдет не столько об этой книге, сколько о другой грани булгаковского дара, когда сама жизнь становится канвой творчества.
…В его романах, повестях, рассказах бушует пламя. В огненной стихии исчезает и «дом Грибоедова» из означенного выше романа, и «нехорошая квартира» N 50 по Садовой 302 бис, и дом-коммуна Эльпит, и усадьба князя Туган-Барановского из рассказа «Ханский огонь»… Горит вся Москва за спинами кавалькады Воланда.
Рукописи, конечно, не горят. Но бренная плоть их авторов подвластна огню. Вот и тело Михаила Булгакова было предано «огненному погребению» весной 1940 года по воле его вдовы. Прах писателя перевезли из крематория Донского монастыря и погребли в некрополе Новодевичьей обители под камнем, который до того изображал Голгофу на старой могиле Гоголя. Вот здесь-то и произошло одно знаменательное событие, отстоящее почти на равном временном удалении от наших дней и от кончины Булгакова.
Михаил Афанасьевич, как известно, был мастером на всевозможные розыгрыши, шутки, мистификации. Запал этот в нем был столь силен, что продолжился сам собой и после смерти писателя. И тут нет никакой мистики, просто Булгаков сумел театрализовать даже такой скорбный жанр, как завещание.
Итак, героем посмертной булгакиниады стал молодой ленинградский журналист Владимир Невельский (заметим в скобках, потомок знаменитого дальневосточного мореплавателя). Весной 1968 года сотрудник «Ленинградской правды» приехал в столицу по газетным делам. Как раз именно в это время в журнале «Москва» вышел бесспорно лучший роман ХХ века «Мастер и Маргарита». Под впечатлением магической булгаковской прозы Невельский приехал на Новодевичье кладбище и положил на могилу любимого писателя три белые хризантемы. Его окликнула пожилая женщина:
— Молодой человек, вы кто и откуда?
Несколько удивленный таким вниманием к своей персоне, Владимир представился и назвал по просьбе смотрительницы свой питерский адрес. Вскоре он вернулся в родной Питер и в житейской суете совершенно забыл о странном разговоре у булгаковского надгробья.
Через месяц он получает извещение на почтовый перевод. Сумма, по меркам его скромных доходов, огромная. Кто, откуда, за что?
Все разъяснило письмо от вдовы Булгакова Елены Сергеевны. Она сообщала, что согласно завещанию ее мужа первому человеку, который принесет цветы на могилу писателя после выхода в свет романа «Мастер и Маргарита», отписывается известная денежная толика. Первым таким человеком и оказался Владимир Федорович Невельский.
— На эти деньги я купил катер, — рассказывает ветеран отечественной журналистики. — И назвал его «Михаил Булгаков». Буквы для надписи из латуни старославянской вязью выполнил художник Гознака. Они ярко блестели на борту моего суденышка, на котором я каждый день отправлялся на работу. Жил я тогда на Лисьем Носу, и для того чтобы ошвартоваться у набережной Фонтанки, где находилась редакция, мне приходилось пересекать Финский залив в любую погоду…
Все сотрудники не без зависти смотрели в окна, когда после рабочего дня Невельский забрасывал портфель в кокпит катера и отдавал чалки. Полный вперед! Курс на Лисий Нос… Не зря же герой «Театрального романа» работал в газете «Вестник пароходства»…
— Однажды я прошел на своем катере по Фонтанке мимо Публичной библиотеки. Там готовились к сессии немало студентов. Завидев на борту сияющую надпись «Михаил Булгаков», они зааплодировали мне и бросились вдогонку по набережной.
Надо помнить, что в те времена партийные идеологи весьма настороженно относились к творчеству великого сатирика, над его именем довлела печать «антисоветчика», произведения Булгакова выпускались в свет весьма дозированно, с купюрами. Поведение Невельского можно было расценить как некий вызов властям, своеобразную фронду. По сути дела он создал первый памятник Булгакову в СССР, даром что «движимый». Михаил Афанасьевич не раз бывал в Питере, но даже с его роскошной фантазией, ему, наверное, трудно было представить, что однажды невские воды будет бороздить катер с его именем на борту.
К сожалению, память всемирно признанного писателя до сих пор не увековечена достойно ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге. Бронзовое панно на арке дома с «нехорошей квартиры» стащили на металл. А парикмахерская «Мастер и Маргарита» на Садовом кольце скорее принижает имя автора популярнейшего романа, нежели возвышает. Но ведь хватило же металла, чтобы изваять церетелевские мухоморы в зоопарке или гигантскую жабу на Манежной площади?! Слава Богу, хоть киевляне не оплошали: назвали именем Булгакова улицу, а в родном доме писателя открыли презамечательный музей. Москва же по-прежнему в огромном долгу перед своим гениальным бытописцем, создателем наимосковейшего романа.
Но вернемся на брега Невы, точнее — на улицу Марата, где в доме с «булгаковским» номером «13» живет бывший капитан катера, он же бывший собкор газеты «Известия» Владимир Невельский.
— Владимир Федорович, извините за нескромный вопрос: какая сумма причиталась человеку, который первым принес цветы на могилу автора «Мастера и Маргариты»?
— Этот пункт завещания не подлежит оглашению. Но на катер хватило.
— А какова судьба «Михаила Булгакова»?
— Судьба человеческая: жил, служил, состарился, помер… Обветшавший корпус катера сожгли мальчишки на Лисьем Носу.
— Огненное погребение?
— Если хотите, да… Кусок борта с литерами «Михаил Булгаков» долгое время стоял в моем корпункте на Невском проспекте. Но вся эта история, я имею в виду особый пункт в завещании Михаила Афанасьевича, привнесла в мою жизнь какой-то особый свет. Фотографию катера я послал Елене Сергеевне. До самой ее смерти мы вели с ней переписку. Подружился и со второй женой Булгакова — Любовью Евгеньевной Белозерской, которой были посвящены и «Белая гвардия», и «Собачье сердце». Любовь Евгеньевна надписала мне в свое время зарубежный томик «Неизданный Булгаков». Представляете, что для меня значила тогда и значит сегодня эта книга? Когда я был в гостях у Белозерской, она начитала мне на магнитную пленку рукопись своих мемуаров «О, мед воспоминаний». Теперь они изданы отдельной книгой, но голос Любови Евгеньевны по-прежнему звучит в моем доме.
На книжных полках Невельского, похоже, собраны все издания любимого писателя. Не выходит из головы мысль — как славно он обошелся с подарком Булгакова. Попади эти деньги в иные руки, может, были бы бездарно пропиты…
А катер… Я верю, что однажды на наших морях появится большой и красивый пассажирский лайнер «Михаил Булгаков». И капитан его пригласит в плавание своего коллегу, праправнука русского адмирала, замечательного петербуржца Владимира Федоровича Невельского.

Марина ЧЕРКАШИНА

Нестор Махно и «Крым наш» (мнение)

Когда в начале 80-х я работал в археологической экспедиции, в одном маленьком селе на Николаевщине с нами разговорился местный житель, пожилой мужчина.

— От тут, — сказал он в ходе беседы и указал пальцем, — на цьому самому місці у двадцятому році латиши розстріляли мого батька.

— За что? – поинтересовались мы.

— Що він був головою сільсовєта.

Нас слегка удивило, что красные латышские стрелки казнили председателя сельского совета, но история нас, молодых и горячих, в тот момент мало интересовала. Мы уверенно смотрели в будущее, в котором не ожидалось социальных и политических потрясений, а уж тем более вооруженных конфликтов, в которых иностранные добровольцы будут наводить на Украине свои порядки.

К началу 1920 года Красная Армия безоговорочно одерживала верх. Но не за счет своих боевых качеств и таланта командиров, как показалось большевистскому руководству в Кремле. Гражданская война имеет свои правила, и часто в ней побеждает та сторона, которая в состоянии удержать себя от внутреннего коллапса. Коммунисты образца 1920 года весьма отличались и по составу, и по образу мышления от самих себя в середине 1930-х. Насилие, неизбежное в условиях гражданской войны, казалось временным, необходимым лишь для победы над силами классового угнетения для торжества общей свободы. Поэтому требовалось единство, вынужденная вертикаль власти. Туда махновцы, которых сегодня, вполне возможно, записали бы в стан “либералов-толерастов”, никак не вписывались. Летом 1920, в разгар противостояния махновцев с красными, Маяковский писал в “Окнах РОСТА”:

Если жить вразброд,

как махновцы хотят,

буржуазия передушит нас, как котят.

Что единица?

Ерунда единица!

Надо

в партию коммунистическую объединиться.

И буржуи,

какими б ни были ярыми,

побегут

от мощи

миллионных армий.

Великий поэт слегка передергивал. Буржуи бегали и от гораздо меньших армий и били гораздо большие. Дело было не в количестве армий, и не в махновцах. Дело было в видении будущего. А оно хорошо описано в рассказе Бабеля, где, вызвав старого биндюжника на допрос просто для сбора информации, чекист его взял и расстрелял. На вопрос, зачем он это сделал, чекист ответил в том плане, что, мол, неужели ты думаешь, что такой вот человек нужен в светлом будущем. Его собеседник подумал и согласился.

Несмотря на то, что большинство из руководства махновцев было готово пойти на сотрудничество с новой властью, в светлое будущее они не вписывались. За Махно и другими командирами началась охота, совмещенная с негативной пропагандой, предвестником информационной войны. Попавшихся или расстреливали, или садили в тюрьму, где от них ожидались показания, которые выставляли махновцев в негативном свете. С точки зрения большевистской морали, конечно. Так, например, видный анархист Волин, попав в ЧК, рассказывал о распущенности в стане Махно, упоминая целые штабные оргии. Понятно, что люди везде были одни и те же, часто буквально одни и те же, и с переменой цвета ленточки на папахе их нравы не менялись. Но, как и сегодня, пропаганда изгалялась вовсю, очерняя супостата любыми средствами.

Но пропаганда не могла заменить умение. Генерал Слащев, который, по слухам, заявил, что целью его амбиции было стать вторым Махно, умело раскатал превосходящие силы красных, стремящихся на его плечах ворваться в Крым. Впоследствии, говорят, когда в середине 1920-х Слащев вернулся в Россию и преподавал в военной Академии своим же бывшим оппонентам, ему случилось разбирать эту операцию в присутствии Дмитрия Жлобы, того самого красного командующего, которого он и побил. Ехидные комментарии бывшего генерала вывели красного комкора из себя. Жлоба в ярости выстрелил в лектора и… промахнулся. “Видите, — не преминул съязвить Слащев, — как вы воевали, так вы стреляете”. Успех Слащева позволил белым эвакуировать остатки сил из Новороссийска и укрепиться в Крыму.

Если присмотреться, то все военные и политические провалы случаются из-за того, что кто-то выдает желаемое за действительное. Как летом 1919-го УНР уверовала, что это она победила Красную Армию, а белые решили, что Махно всего-навсего местечковый бандит, которого можно проигнорировать, так и зимой 1920-го польский отец нации Пилсудский решил, что успешное продвижение поляков на восток в Белоруссию и Украину, при активном участии сил Булак-Балаховича и Петлюры (галицийцы, наверное, были в полном восторге от такой новости!), было обусловлено его военным гением, а не занятостью красных в Сибири и на юге, и настало время восстановить Речь Посполитую в границах какого-нибудь там 1595 года. Ведь и у них деды воевали!

На этом фоне оклемавшийся от болезней и потрясений Нестор Махно в очередной раз, как и летом 1918-го, с небольшой группой оставшихся Гуляй-Польских анархистов начинает понемногу организовывать сопротивление. Но широкого массового движения на этот раз не получится. Махновщина все больше приобретала характер партизанской войны не за социально-политические цели переустройства общества, а исключительно против представителей центральной власти на местах. Зато, к вящей радости поклонников стереотипов и мифов, на главную роль вышли махновские тачанки.

Приходится слышать и читать, что тачанка – это нечто вроде танка, мол, махновцы тачанками прорвали оборону, и тому подобное. Позволю себе напомнить экспертам, что танк это такая металлическая штуковина на гусеницах с пушками-пулеметами в передней части. С другой стороны, тачанка впереди имеет несколько очень уязвимых коней, а пулемет, на удивление, расположен сзади. Посему, в отличие от танков, тачанки могут что-то прорывать только пятясь задом наперед. Конная повозка удобна для подъезда к месту действия, ведения огня из стационарного положения позиции и быстрого отхода или смены позиции. Идеальна для засад и налетов, но бесполезна в позиционной войне или лобовой атаке. Не случайно конные махновцы предпочитали ручные пулеметы “Льюис” и “Томпсон”, позволявшие вести огонь не спешиваясь.

Усевшись на тачанки, махновцы принялись разъезжать по району, без особого успеха пытаясь раздуть новое пламя восстания, по пути уничтожая представителей советской власти, комнезамы (комитеты бедноты) и милиционеров. Коммунисты, конечно, негодовали, что бандиты-предатели атакуют родную советскую власть (в которой заправляли они же). Тут напрашивается параллель с бандеровцами. Их, как до этого махновцев, советская власть считала предателями, хотя ни бандеровцы, ни махновцы никогда не были и не считали себя советскими подданными. Для них новая власть была оккупационной, а ее местные представители – коллаборационистами. К тому же, перед тем как установить новую администрацию, красные часто устраняли старую, пусть даже и формально советскую власть. Объясняет, почему латыши вывели за село отца моего собеседника в начале статьи и расстреляли.

По контрасту повстанцы были довольно толерантны к местным администрациям. Заняв очередной населенный пункт, махновцы обычно собирали жителей, читали стихи Шевченко, назначали военного коменданта для несения гарнизонной службы, а всю остальную власть передавали гражданским. Причем формат гражданского самоуправления их не особо беспокоил – даже дореволюционные земства, если находились таковые, вполне их устраивали. Но с 1920 года их мишенью становятся советские учреждения, назначенные коммунистами. Причем, больше для общего устрашения, чем уничтожения. Но если за людей просило население, их могли и пощадить, а если обреченных на смерть добрые люди выдергивали и прятали, махновцы, как правило, не особо за ними и гонялись. Есть анекдот, который прекрасно передает отношение махновцев к таким казням.

Понурые пленные красноармейцы стоят пред тачанкой Нестора Махно. Батька полирует ногти алмазной пилочкой и командует своим хлопцам, которые немедленно приводят приговор в исполнение:

— Этого расстрелять!

— И этого расстрелять.

— Этого повесить.

— Этого расстрелять.

Услышав такой приговор, красноармеец падает на землю и начинает биться в истерике: “Нет, не хочу умирать, не хочу!”

— А этого не надо. Отпустите его.

— Как так, Батько?

— А он не хочет.

Закономерный результат отрицания необходимости тюрем, между прочим.

Массы хоть и не поднимались, но и не противились. Тем не менее, Махно в очередной раз оказывается центром движения сопротивления, Постепенно многие махновцы, изначально согласные на сотрудничество с большевиками, устали находиться на нелегальном положении и стали возвращаться под знамена возрождавшейся РПАУ. С махновцами стало сливаться и так называемое движение “зеленых”, названное по имени атамана Зеленого. Многочисленные и широко разбросанные отряды “зеленых” не имели единого центра и конкретной политической направленности, особенно после развала УНР, но их объединяли идеи местной автономии и самоуправления, похожие на махновские. И это только на Украине. В России вовсю полыхали восстания, самое известно из которых, Тамбовское под руководством Антонова, фактически создало независимый анклав. Лозунги “За советы без коммунистов!” и “За свободную торговлю!” (про этот лозунг мало упоминают, ибо торговать у нас, благодаря советской идеологии, стало позорным) объединяли всех в вооруженном протесте. Большевистская политика конфронтации приносила свои плоды.

Скажу снова, коммунисты тогда еще не были дубовыми сталинистами. Сталин сам не был сталинистом. Они, в принципе, еще с весны 1918-го понимали, что политика военного коммунизма, насильственные реквизиции и централизованное перераспределение, не только не работают, а просто приводят к обратному результату. Достаточно было увидеть, что, несмотря на то, что насильно реквизировали у населения все стороны, так как брать, собственно, было больше неоткуда, голод случался исключительно на большевистской территории. Более того, за исключением годов Нэпа, голод или угроза голода не покидали Советский Союз до конца 1950-х. Голодомор 30-х не был одноразовым или уникальным явлением, а трагедией огромного масштаба на фоне трагедий масштабом лишь относительно поменьше. Экономика, основанная на принципе отобрать у кого есть и раздать кому надо, обречена на провал где угодно — современной Украине, Северной Корее или Чили во времена правления Альенде.

Большевики в Кремле, несомненно, понимали необходимость реформ. Но ведь война! Как и Временное правительство до него, Совнарком никак не мог решиться на неприятные ему, но жизненно необходимые всем действия. Хотя ради этих реформ война и велась! Тем временем, созданные усилиями Троцкого огромные армии нужно было кормить, и, волей-неволей, а пришлось вернуться к продразверсткам. Украинские крестьяне, которые зимой хлебом и салом встречали оголодавших на мизерном пайке красноармейцев, среди которых кроме латышей выделялись и китайцы (в России тогда их было немало), опять начали пересматривать свое отношение к идее третьей революции Батьки Махно.

К лету РПАУ(м) превратилась в реальную силу, подвижную, неплохо снабжаемую населением и имевшую союзников в каждой губернии. Махновцы пошли рейдами по Украине и Дону, нанося поражение за поражением красным войскам, большей частью разочарованным в политике Кремля и деморализованным необходимость сражаться с людьми, чьи воззрения они, по сути, разделяли. Дошло до того, что махновцы стали задаваться вопросом – а не способствуют ли наши успехи против Красной Армии делу нашего общего врага – барона Врангеля? Ответ был – скорее да, чем нет. Во всяком случае, Врангель это тоже заметил.

Антон Иванович Деникин был традиционалист и вел дело с российским размахом и безалаберностью. Вооруженные Силы Юга России исповедовали традиционные духовные ценности – пока на фронтах умирали, в тылах воровали. Когда летом 1919-го Деникин восторженно объявил о наступлении на Москву, Врангель мрачно предсказал, что для России это начало конца. За что его, по доброй военной традиции, и поперли из армии. После того, как предсказания Врангеля сбылись, и вместо празднования Рождества в первопрестольной, белые собирали остатки зубов в Крыму, барона не только пригласили обратно, но и вручили бразды правления. Врангель действительно стал наводить порядок, первым делом постаравшись избавиться от героических, но слишком шебутных атаманов-генералов типа Шкуро и Слащева. Вскоре Крым представлял собой, более-менее функционирующую, самодостаточную, скажем так, страну. Во всяком случае, нигде в мире не было такого количества людей с высшим образованием на квадратную версту. И при удачном раскладе “Остров Крым” Аксенова был бы не альтернативной, а просто историей. С чем главнокомандующему не повезло, так это с фамилией и титулом. “Врангель” режет русское ухо, а “барон” – это вообще из сказки Гофмана.

Белая армия, черный барон, снова готовят на царский трон!

Кроме словосочетания “белая армия”, все остальное в песне было неправдой, но на слух ложилось очень даже неплохо. Между тем, черный барон выработал вполне внятную программу земельной реформы, с которой он мечтал перетащить крестьянство на свою сторону. Проблема состояла в том, что за три года до этого ей цены бы не было, а лет сорок еще дальше в прошлое Врангеля возможно бы избрали царем, но летом 1920-го никто всерьез не стал бы перераспределять перераспределенную землю, да еще за деньги. Хотя смысл реформа имела. Как, впрочем, имело бы смысл просто объявить Нэп в 1917 году и избежать ненужного кровопролития.

Подзуживаемый французами, к концу лета Врангель опрометчиво вышел из Крыма и, помахивая земельной реформой, двинулся освобождать народ. Отсидеться на полуострове он не смог, потому что к лету Красная Армия, поднатасканная за три года в маневренной войне, погнала поляков на запад. Да так удачно, что поляки запаниковали, Европа заволновалась, а красный полководец Тухачевский уже заглядывал в светлое будущее: “Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад!”

Поляки поспешно пригласили героя первой мировой французского маршала Фоша и с его помощью наладили линию обороны по Висле по всем канонам военного искусства. И не прогадали. Произошло “Чудо на Висле”. Наткнувшись на хорошо эшелонированную оборону, созданная для мобильной гражданской войны Красная Армия, со всеми ее бронепоездами и конными армиями, не знала что делать. Как писал Бабель в “Конармии”: “…(наше) гиканье перестало действовать на воображение неприятеля и конные атаки на окопавшегося противника сделались невозможными”. Поражение было ужасным, потрясающим воображение, оно преследовало вождей большевиков до 1940-х годов.

Выход Врангеля из Крыма во многом был определен необходимость снять давление Красной Армии на западе. Но ко времени его похода поляки уже уверенно побеждали, что, — о, ирония! – освобождало бронепоезда и конные армии для борьбы с черным бароном и царским троном.

Барон был интеллигентом и политиком, и как все российские и украинские интеллигенты и политики, он плохо представлял образ мышления тех, кто не является интеллигентом или политиком. Он считал, что хорошую идею не нужно продавать или заворачивать в красивую упаковку, что считаться с мнением тех, кого ты намериваешься облагодетельствовать, необязательно. Поскольку его реформа была неплохой, Врангель решил, что все недовольные Советской власть радостно присоединятся к его победному маршу, включая Батьку Махно. Не дожидаясь реакции Батьки, белые объявили о своем союзе с ним, что, честно говоря, ввело в заблуждение некоторые отряды махновцев, перешедших на сторону кадетов. В теории, такой союз имел какой-то мизерный шанс состояться. Но они плохо знали Махно. Посланник Врангеля, привез не только предложение союза и реформ, но и какой-то совершенно сумасшедший титул для Махно, что-то из оперетты “Свадьба в Малиновке” – “пан-атаман Грициан Таврический”, что указывало на совсем несерьезный подход к серьезному делу со сторону белых. Посланника повесили публично, чтобы никаких сомнений ни у кого больше не возникало.

Тем временем, уже большевики, нервные после Польши, запаниковали. По любому раскладу, Врангель по силе и близко к полякам не стоял, и задавить его огромная Красная Армия вполне могла. Но пуганая ворона куста боится. Как и в 1919-ом, решили, что лучше иметь Махно в союзниках, чем в противниках. В Старобельске стороны подписали соглашение, по которому в обмен на военную помощь, анархистов и махновцев оставляли в покое, давали возможность вести политическую деятельность, а махновскому району предоставлялась полная автономия для социальных и экономических экспериментов. То, что один из четырех пунктов соглашения большевики никак не подписывали, значения не имеет. Мы сегодня знаем, что не подписи делаю соглашения, а намерения им следовать.

Непременно стоит подчеркнуть один момент. Вызволенные соглашением из лап кровавой гебни, то есть чеки, идейные анархисты конфедерации “Набат” собрались на конференцию по вопросу махновщины. Дело в том, — и это не я, а настоящие анархисты так говорили, — что все три года вплоть до осени 1920-го махновщина была чем угодно, но не анархистским движением, и пора было бы ей привить чуток анархизма. То есть, вот вам официальная оценка знающих людей – махновское движение к анархизму отношения не имело, а было как бы само по себе. Что в нелицеприятных выражениях и высказали махновские командиры городским товарищам при попытке объясниться.

Сам Махно был в то время в -надцатый раз серьезно ранен, и присланный красными доктор провел ему операцию на ноге. Поэтому экспедиционный махновский корпус из, скорее всего, 4-5 тысяч человек направился в поход на Крым без него.

Несмотря на фетиш Кремля по поводу стратегической значимости Крыма, за последние пять тысячелетий его не брал только ленивый. Как мы уже знаем, звали его Дмитрий Жлоба, и Слащев даже не побеспокоился перекрыть Перекоп. Без ожидаемой поддержки в тылу красных, наступление белых даже с танками и самолетами выдохлось уже у Каховки, и вопрос конца стал вопросом времени. Если бы красные тупо не штурмовали в лоб укрепления на Перекопе, преграждающие вход на полуостров, по старой подлой традиции подгадывая к очередной годовщине Великого Октября, то Крым бы, скорее всего, сдали бы и так. Но что было, то было.

Красный командующий Фрунзе приказывал махновцам под командованием Каретника переправляться через Сиваш, относительно мелкий с песочным дном эквивалент Мертвого моря, чтобы зайти в тыл перекопским сидельцам. Махновцы резонно отказывались тонуть с конями и тачанками, и ждали, пока не сойдет прилив. Между тем, два пехотных полка Красной Армии, потеряв при переправе до двух третей состава под огнем ожидающего их противника, держались за полоску земли на другом берегу. Такое пренебрежение к человеческой жизни показалось диким даже суровым повстанцам, никогда не стеснявшихся порубать врага в капусту, и повторять подвиг они не желали. Но, дождавшись благоприятных погодных условий, махновцы все-таки форсировали Сиваш, и Крымская компания была решена.

Кстати, все фильмы о тех события, которые мне довелось смотреть, снимались, видимо, летом, и не учитывают, что ноябрь, даже в Крыму, очень неприятен. Все эти эффектные падания в воду, хождения по грудь в воде и просто купания (?), на самом деле вели бы к переохлаждению и серьезным заболеваниям, если не смерти. Так что просто форсирование гнилого моря было достаточно проблематичным само по себе. Основной задачей для всех войск в холодной, продуваемой мокрым ветром степи, было найти тепло и ночлег. Как в свое время полагал еще великий Суворов, преимущество всегда имеет выспавшаяся армия с сухими ногами.

С легкой руки бывшего анархиста, беллетриста Тепера, в читательском воображении укоренилась картинка грандиозного боя под Ишунью, где несколько тысяч конницы Барбовича лобовой атакой, на манер наполеоновских кирасиров при Ватерлоо, попытались скинуть в Сиваш переправляющихся махновцев. Однако знаменитый командир пулеметного полка Фома Кожин красиво гаркнул: “Хлопці, роби грязь!”, шестьсот пулеметных тачанок резво поскакали навстречу атаке, безукоризненно развернулись и кинжальным огнем положили цвет белой кавалерии. Мне, лично, очень нравится. Но, во-первых, ничего такого не было, во-вторых, просто быть не могло. На самом деле начались относительно небольшие столкновения, красные медленно, но уверенно перекрывали перешеек, и удерживать Перекоп белым смысла уже не было.

К чести Врангеля, он не был Деникиным, и выламываться за счет тысяч жизней верящих ему людей не стал, а приказал начать эвакуацию. Красные не особо спешили додавить противника, и Крым некоторое время находился в состоянии полного бардака. Стороны перемешались, одни уходили, другие заходили, поезда мотались туда-сюда, пароходы уходили из Севастополя в Турцию, а красные бойцы Второй Конной армии на вопрос местных жителей: “Вы кто?”, отвечали коротко: “Махновцы!”

источник